Не сказать даже, расстались ли мы - это за гранью добра и зла. Все твердят одно и то же: помиритесь ещё. Бу спрашивает, не остановил ли он меня, когда я собирала вещи. Говорю, его не было дома, ночевал у Ню и сейчас с Ню. Всё как в августе, всё как осенью. "Он сумасшедший у тебя?" "Он идиот". Бабсовет жаждет растерзать обоих; брат закономерно утверждает, что я наступаю на любимые грабли, а люди не меняются; Р лаконично пишет "крепись"; Зебра обещает приехать, когда поправиться, Лу и Н - когда приедут в Москву. Кир заботливо вопрошает: "Снова расклеилась? Соберись. Если не пойдёшь дальше, то никого не встретишь". Да встретила уже.
"И о тебе планирую помнить долго,
Видимо, аж до самого катафалка."
"Я тебя люблю и до смерти буду
И не вижу смысла про это врать."
Мальчик влетает в комнату и кричит: "Мне будет не всё равно в 40 лет!" Вот мне тоже. Такие раны до конца не заживают. Такие личные трагедии оставляют отпечаток навсегда.
Мне даже сказать нечего по сути. Всё повторяется в который раз. Всё идёт по кругу. Чёртыре раза их троица выпадала по одному. Кто ещё посмеет заявить, что всё будет хорошо? Когда ещё я смогу поверить в чьё-то "люблю"? Как снова жить одной, если он твердил, клялся, божился, что теперь точно /мы/ и точно /навсегда/? Моё сердце слишком глупое, а я слишком открытая. Радуйся, Девочка Удобно. Ты ему давно надоела, но с тобой легко, а со мной трудно. Он отчаялся справиться, он всё тот же маленький мальчик, в очередной раз сбежавший от Этой Страшной Семейной Жизни.